Когда-то юная Лера Заклунная — единственная на курсе студентка-немосквичка — побоялась посягнуть на столицу, вернулась работать домой, в Киев, отступила, чтобы всего через несколько лет покорить весь Союз, чтобы в который раз своим примером подтвердить вечно актуальное воландовское: «Сами все предложат и сами все дадут». Очень скоро к ней, в «провинцию», стали съезжаться режиссеры с «Мосфильма». Пока сыпались народные звания и государственные премии, Валерия Гаврииловна пополнила список легенд Театра русской драмы им. Леси Украинки. Ее Эухения из «Деревья умирают стоя» и Наташа из «На закате солнца» до сих пор заставляют смеяться и плакать. Но вот что интересно: сегодня «на Заклунную» идут не только зрители, привитые ее славой в 70—80-е годы, заставшие бум кинокарьеры («Любовь земная», «Судьба», «Фронт за линией фронта», «Особо важное задание», «Место встречи изменить нельзя»). Образы, создаваемые актрисой на сцене, близки и понятны молодому поколению зрителя. Они вне моды и времени — героини на все времена.

«Приглашение от преподавателей МХАТа поначалу не восприняла всерьез. Тогда я работала техником-конструктором радиоуправляющих устройств на заводе, и эта профессия была мне безумно интересна. Странно читать интервью коллег, которые рассказывают, как всю жизнь бредили сценой, поступали в театральный по пять раз… У меня это произошло шутя»...

Боюсь, ни у кого из людей не сбывается полностью все, о чем они когда-то мечтали. Когда сформировалась моя мечта, даже не помню. По крайней мере, в детстве я хотела стать кем угодно (даже летчицей!), но никак не актрисой. А в школе записывалась во всевозможные кружки от чтецкого до домоводческого, поэтому, когда к нам пришла замечательный педагог Любовь Григорьевна Шах, я подалась в театральную студию при ДК МВД. Лет в 13 играла вовсю, но никаких дальнейших перспектив за этим не подразумевалось. Для меня театр представлялся особенной закрытой областью, в которую попадают какие-то уникальные люди. А что когда-нибудь и я смогу этим заниматься, даже представить себе не могла. Поэтому после окончания школы поступила в техникум. Стала техником-конструктором радиоуправляющих устройств и работала на заводе п/я 24 (потом он назывался НИИ «Квант»). Моя работа была мне безумно интересна! Представляете, наш конструкторский отдел разрабатывал приборы для космического корабля Гагарина. Когда он впервые вышел в космос, я плакала, осознавая, что там есть и моя деталька, доля моего труда. Ощущение, что ты сделал что-то собственными руками и оно почему-то работает, — потрясающее! Теперь не смогла бы сделать даже простейшую деталь, да что там говорить, если я сейчас даже утюг не починю. А тогда все умела. Так что моя первая профессия — это никак не ошибка молодости.


Дальнейшую мою судьбу определил случай. Раз в десять лет комиссия из Школы-студии МХАТ выезжала в разные города отбирать потенциальных студентов. Любовь Григорьевна настояла, чтобы попробовала и я. После просмотра жюри порекомендовало мне ехать в Москву поступать. Если честно, я это воспринимала как шутку. Сейчас странно читать интервью коллег, которые рассказывают, как бредили сценой, по пять раз пытались поступить в театральный… У меня же это произошло как-то шутя. Может, это была та самая «рука судьбы»? Не знаю… Остаться в Москве по окончании учебы я даже не думала, хотя возможность такая была. Во-первых, потому что была очень домашней, во-вторых, меня ждал Юрий Сергеевич Лавров, который в то время руководил Русской драмой. К тому же у меня не было такого ощущения, что там, в Москве, со мной может произойти что-то сверхъестественное. Конечно, если бы в то время нашелся какой-нибудь Ефремов или Любимов и сказал: «Вот! Это моя актриса», я бы подумала. А так… Мне предлагали идти в Театр Станиславского, в Театр Пушкина, и после, когда я работала здесь, приглашал Гончаров, Захаров хотел сделать пару на сцене со мной и Олегом Янковским. Но, в отличие от москвичей, я не считаю Киев периферией. На сцене Русской драмы у меня была возможность играть много, играть то, что я хочу. Мне повезло, первой моей ролью была Катя в «Хождениях по мукам». Никто из наших однокурсников не начинал с такой серьезной работы. Там, в Москве, везет лишь единицам. Остальные снимаются в клипах, на телевидении, лишь изредка «подыгрывая» в театре.


Сложилась ли моя актерская судьба счастливо? Думаю, ни один дурак не скажет, что его жизнь абсолютно безоблачна. Все равно всегда чего-то не хватает. Если посмотреть на себя со стороны, вроде бы все нормально. Ну а если вдуматься: годы без работы, неудачные спектакли, в которых ты была бессильна, потому что рядом не оказалось режиссера, который мог бы помочь, или, наоборот тебе дали роль, которую ты не можешь играть… Все это было. Наверное, полностью довольными своей судьбой бывают только люди с особенным настроением, экзальтированно верящие в свои силы, считающие себя лучшими.


Я родилась для старших ролей. В театре есть актрисы-инженю, травести, есть «молодые героини», а есть артисты, которые рождаются, чтобы играть в среднем или в зрелом возрасте. Вот, например, Евгения Ханаева блестяще играла Елизавету в «Марии Стюарт», а юных девочек не играла никогда. Ее внешние и внутренние данные копились именно на этот возраст. Инженюшки — несчастные девочки. Они играют до поры до времени, потом вдруг начинает не хватать характерности, драматического начала, что просто необходимо для более зрелых ролей. А может, не находится режиссер, который плавно перевел бы в следующее амплуа, в другое качество, помог бы перестроиться. Ведь это его задача — смотреть вперед, понимать, что сейчас вы — молодая актриса, потом станете чуть взрослее, сознательнее, со временем в вас проступит характер, потом вы сможете разрешить себя состарить… А ведь есть актрисы, которые до старости выходят на сцену, подтягивая себе носик. Это очень тяжелый процесс, и одному его не всегда удается осилить. Рядышком должен находиться кто-нибудь заинтересованный — режиссер либо разумный партнер. Вы знаете, как женщине страшно стариться? Появляются первые морщинки, и она уже страдает, а допустить, чтобы это увидел кто-то, — ужасно сложно.


К своему возрасту я отношусь спокойно: что есть — то есть. Не огорчаюсь, наверное, потому, что в 66-м году моя героиня Катя была молоденькой, а в 84-м мне уже предложили играть Бабушку в «Я, бабушка, Илико и Илларион». Режиссер сказал: «Мне не нужна «бабушка», мне нужен символ моей любимой Грузии — стройная высокая красивая старуха». Я поседила голову и играла. А теперь ну что? Я смотрю в зеркало и вижу все, что со мной происходит. Мне кажется, будет смешным, если я начну молодиться, паспорт же не врет. Я могу только чуть «забегать наперед», пристаривая себя на сцене, чтобы потом, увидев меня без грима, говорили: «Ух, а она еще, оказывается, молодая!»


Когда окружающие вдруг стали обращаться ко мне с почтением — Валерия Гаврииловна, меня просто колотило. Привыкла, что все вокруг всегда звали Лерой, Леруськой, часто даже Валерой. Я росла пацанкой и дружила только с мальчишками: Валерка, Колька, Кирка, Мирка — такая была компания. И я была счастливым человеком, потому что меня окружали такие ребята! Никто не смел меня обидеть. Наверное, теперь можно сказать, что у меня мужской склад характера. И не только из-за того мальчишеского окружения, в котором я росла. Просто в жизни приходится столько всего делать самой: приготовить, купить, убрать, постирать, думать за кого-то, выстраивать роль. Это нелегкий труд. Я постоянно заставляю себя быть сильной женщиной, но в то же время знаю, что слабее и ранимее меня нет. Думаю, что артисты кокетничают, когда жалуются, что их утомляют слава и поклонники. Разве может раздражать человек, который подходит и говорит, что видел мой спектакль, начинает делиться своими впечатлениями? Напротив, он становится мне интересен. Может быть, это проявление моего эгоизма, но я сразу же пытаюсь вытянуть из него что-нибудь полезное для себя, точнее, для роли. Вдруг он подскажет какой-то ход, вдруг я чего-то не заметила, а роль можно было так повернуть, что она стала бы лучше. Тем более у нас есть поклонники, которые на спектакли ходят по нескольку раз и могут сравнить, подсказать, чем прошлый был лучше или хуже сегодняшнего, где я ошиблась. Такой зритель не может утомить. Ну а если после спектакля ты идешь по улице вся мокрая, а тебя хватают за фалды, комплиментами осыпают, сюсюкают, в глаза заглядывают — это, конечно же, неприятно.

К замечаниям я терпима, если они справедливы. Я ведь все про себя знаю, знаю, где не доиграла... И если критика справедлива (я не говорю «доброжелательна», а именно — «справедлива»), я прислушиваюсь, она становится полезна и даже необходима. Но если говорят: «Заклунная вышла, и такое дерьмо изобразила…» — это просто огульное хамство. Критик должен делать разбор произведения, и только после этого он может спорить. Очень жаль, что в нашей стране исчезла целая школа замечательных театральных критиков.

В отличие от своей героини в спектакле «На закате солнца», я не капризная актриса. А при работе с режиссером даже наоборот — послушна, как ученица. Меня так научили. Получив роль, я несколько раз от руки ее переписываю, чтобы лучше запомнить. И потом, на репетициях, абсолютно четко иду по задачам режиссера. Конечно же, параллельно у меня есть и свое персональное видение этой роли. И как только режиссер говорит, что все нормально, что все получилось, я прошу разрешения на свою пробу. Это каприз? Нет, скорее желание сделать роль лучше. Я знаю, где в каком месте у меня болит, и эту боль я могу на сцене передать — от этого моя роль становится только лучше.

Театральный зритель за последние десятки лет, бесспорно, очень изменился. Для приверженцев театра, которые помнят меня, моего партнера Юру Мажугу, других наших коллег молодыми, театр был способом жизни. Они становились близкими людьми, могли позвонить и попросить провести их, потому что на билет не хватает денег. Их, к сожалению, осталось очень мало. Вместе с тем сейчас пошла волна очень хороших молодых зрителей. Даже на последнем спектакле «Деревья умирают стоя» я заметила огромное количество молодежи. Они слушают потрясающе. Порой настораживаешься: что ж они молчат? Потом слышишь, носами хлюпают. В конце встают и кричат «браво!», цветы приносят. Не думаю, что их загоняют сюда насильно — они же не с бутылочками стоят под театром. Может, мозги у них проснулись и им захотелось узнать что-то помимо компьютера — не знаю.

Театр — это место, где работают все органы чувств. Здесь ты слышишь, видишь, ощущаешь запах. Если на сцене мужчина, он должен мне, зрительнице, нравиться. Нравиться как хороший мужик, иначе — он не актер. Когда-то на сцену выходила Мария Стрелкова, и все мужики сходили с ума. Это было нечто! Аллочка Ларионова была из породы таких женщин. Ей было за 60, когда за ней таскался целый хвост молодых ребят. Она говорила: «Ой, я не могу, почему они ко мне пристают». Вот когда такие притягательные люди выходят на сцену — театр случается.

Елена Францева