Андрей Болтнев родился 5 января 1946 в Уфе. С 1970 по 1972 год учился в Ярославском театральном училище. В 1985 году окончил актерский факультет Ташкентского театрально-художественного института им. Островского.
Работал в Драматическом театре Краснознаменного Дальневосточного военного округа в Уссурийске, Адыгейском Русском драматическом театре им. Пушкина в Майкопе, театре "Красный факел" в Новосибирске, с 1986 года — в Театре им. Маяковского.
Основные театральные работы с 1986 года:
"Завтра была война" (1986), "Игра теней" (1986), "Горбун" (1992), "Дни нашей жизни" (1994) — Театр им. Маяковского; "Гамлет" (1994, Театр Антона Чехова).
Никому не известный актер, он впервые появился на киноэкране в 1983 году, сыграв в фильме Семена Арановича "Торпедоносцы" капитана Гаврилова. Настоящим открытием стала следующая работа актера - главная роль в киноповести Алексея Германа "Мой Друг Иван Лапшин".
"Человек ниоткуда, вытащенный Алексеем Германом буквально из Сибири, где он работал артистом драматического театра, стал открытием времени. "Мой Друг Иван Лапшин", появившийся на экранах куда позднее, чем мог, опрокинул наши представления о настоящих экранных героях. Немногословный, не слишком подвижный, закрытый, мрачный человек, способный на страстную любовь и безумные поступки. Он ловит настоящих преступников, живет в коммунальной квартире одиноким волком, бродит за кулисами местного театра в поисках любимой женщины, которая отдает свое сердце его закадычному другу".
Болтнев - гений на сцене театра Маяковского в роли, допустим Директора Школы в инсценировке "Завтра Была Война". Андрей служил в театре имени Маяковского и десять лет прожил в Москве без обещанной (через полгода) руководством театра прописки (прописку оформили, когда без нее невозможно было похоронить), без квартиры и, соответственно, без семьи.
Переехав в Москву, Болтнев с конца 1985 года стал актером театра имени Владимира Маяковского. Одной из лучших ролей стала роль директора школы в инсценировке "Завтра Была Война".
Одновременно Андрей Болтнев много снимался в кино. Каждый год на экраны выходило по нескольку фильмов с его участием.
"Болтнев - гений - шептала Москва, где вы его нашли. Болтнев - гений и в роли величайшего злодея Кротова в "Противостоянии", Болтнев - гений в небольшой роли в фильме "Торпедоносцы", где его герой находит потерявшегося сына и в какой то момент понимает, что ребенок-то - не его".
Десять лет прожил Андрей Болтнев в Москве, снимаясь в кино, играя в театре. И все эти годы талантливый актер не имел даже прописки, хотя руководство театра обещало решить этот вопрос через пол года!
Весной 1995 года в возрасте 49 лет Андрей Николаевич умер. И лишь благодаря стараниям его друзей удалось выхлопотать посмертную прописку для известного всей стране актера, что бы можно было его похоронить по-человечески на кладбище…
Галина Мурсалиева (Общая газета, 10.8.1998) рассказывала о том, как в Москве из-за отсутствия прописки не разрешали хоронить людей, умерших в Москве, даже если они тут прожили много лет. Например, Андрей Болтнев, умерший весной 1995 г., - его разрешили после долгой кампании в прессе хоронить в Москве, но лишь в порядке исключения.
Своим появлением в Лапшине он произвел шоковое впечатление на современников, Противостоянием подтвердил, что триумфальный дебют — не случайность, затем несколько лет бесславно мелькал в проходных фильмах и пугающе тихо ушел из кино и из жизни.
Почему он не сыграл ничего, равного Лапшину? Почему столь весомое, блестящее начало кинокарьеры целое десятилетие так и оставалось началом? Почему безусловный герой авторского кинематографа оказался обречен на вариации постсоветского жанра?
Казалось, что Андрею Болтневу вполне подходило амплуа инфернального злодея или мужественного героя. Примечательно, однако, что за исключением нескольких криминальных драм (В полосе прибоя, Неустановленное лицо, Черный квадрат, Кодекс бесчестия) кинематограф не рисковал пускать его в фильмы на современном материале. Зато одно время охотно отправлял куда подальше, например в научную фантастику (Тринадцатый апостол, Похищение чародея, Трудно быть Богом); посылал также в костюмно-приключенческое изгнание (Ричард Львиное Сердце, Рыцарь Кеннет, Империя пиратов). Порой кажется, что значительные режиссеры А. Б. то ли побаивались, то ли толком не знали, как использовать. Иные предпочитали идти проторенной дорогой: благодаря фильмам Алексея Германа и Семена Арановича сложилось представление о том, что А. Б. "к лицу" сталинская эпоха во всем диапазоне порожденных ею характеров (И никто на свете..., Я сделал все, что мог, Мой лучший друг генерал Василий, сын Иосифа, Белые одежды). Но даже из "сталинских" фильмов его герои выпадают, они — не отсюда. Герман не мог быть примером для подражания тем режиссерам, что из тридцатых пытались конструировать жанровые истории человеческого масштаба. В отличие от них, Герман видел в А. Б. героя космической трагедии, каковым он, безусловно, и являлся.
Некий обломок неограненной породы, получеловек, полукамень, из которого прорастают детали человеческого тела. Его реакция на эмоциональные потрясения — инстинктивное бегство. В любовь, в преступление. Он словно только-только обживает человеческий мир, и сам факт боли для него неожиданное, страшное откровение. И звучит заикающийся то ли голос, то ли рев существа, едва осваивающего слова и буквы. Порождение стихии, он оказывается выброшенным в человеческий мир на стадии становления — после невиданного распада — нового, жестко организованного социума.
Актерская манера А. Б. — пластический аналог платоновского косноязычия. А. Б. нужны были режиссеры, соразмерные его дару, соразмерные трагедии. Его уникальная органика могла быть лишь помехой средним фильмам — там она была в лучшем случае чрезмерной и неуместной. Герман больше его не снимал. Другим настоящим он больше не понадобился. И остался в истории беззаконной кометой зыбкого, предреволюционного времени середины восьмидесятых.
Михаил Трофименков
Андрей Болтнев умер в комнатке актерского общежития Московского академического театра им. Маяковского — своего дома у него не было. Точно так же не было у него и четко обозначенного своего пространства в искусстве 1980-х — 1990-х гг. Он бродил по экрану и театральным подмосткам неразгаданной загадкой. Или вернее — воплощенной метафорой чего-то невероятно значительного, но так и не поддавшегося строгой словесной формулировке. Самым внятным по ощущению болтневской индивидуальности оказалось парадоксальное, чисто поэтическое определение Алексея Германа — причем до того, как он Болтнева увидел. Для исполнителя главной роли в Моем друге Иване Лапшине Герман требовал найти ему актера "с лицом лося".
Так появился на вершине тогдашнего кинотеатрального Олимпа разысканный в самой что ни на есть провинциальной российской глуши человек с глазами, которые, как у героя одного из рассказов Василия Шукшина, недоуменно взирали на окружающий мир и на самого себя. Не этот ли взгляд был действительным сюжетом ролей Болтнева — сюжетом, который кино тех лет востребовало считанные разы? Так живое существо взирает на рушащееся мироздание — с двойным ужасом, ибо страшащая сама по себе катастрофа ужасает еще и тем, что принципиально чужда наличному жизненному опыту, никак не умещается в него. В Торпедоносцах этот взгляд оказался даже как бы выделен курсивом — при помощи стоп-кадра.
Это в эпизоде, где всякого навидавшийся за годы войны майор Гаврилов встречает найденного, наконец, маленького сына-блокадника, а ребенок пережил такое, что на отца не реагирует никак: чувств у него уже не осталось, кроме одного — чувства голода. Никакой непосредственно данный, изображенный крик ужаса с этим стоп-кадром лица Гаврилова-Болтнева сравниться не может. Эта апокалиптическая органика при всей выразительности актерской фактуры и безупречном профессионализме делала присутствие Болтнева неуместным в суетливом и необязательном репертуаре перестроечной и постперестроечной эпохи.
Войти в uID
Буква 
